Для печати

Обсудить в форуме

№28

Мигдаль Times
Евреи «Старой Одессы»

Анна Мисюк

Одесса — город недревний, но легенд у нее достаточно. Город в своей реальности, с коммунальными проблемами, налогами, стройками и разрушениями — это как бы один город, а мифопоэтический образ, живущий в книгах, песнях, анекдотах, — это город иной.

Книга «Старая Одесса» была создана Александром Михайловичем де Рибасом (так в книге — А.М.) и вышла в свет в 1913 году. В этой книге автор, представитель одной из легендарных одесских семей, соединил исторические очерки и личные воспоминания.

Его целью было соединить реальный и мифопоэтический город, он хотел «напомнить одесситам, что можно зажить по-старому, то есть вернуться к той естественности, которая единственно имеет смысл и прелесть в жизни». Необходимой чертой естественного образа старой Одессы была, конечно, ее многоязыкость, ее национальная пестрота. И А.М. Дерибас — сам, конечно, помнящий об испанском происхождении своего рода, охотно представляет читателю одесские лица разных народов. Есть среди этих лиц и немало еврейских. Нужно заметить, что какой-либо особенной цели «прославить» или «заклеймить» «лиц еврейской национальности» Дерибас, конечно, не ставил перед собой, в его книге раскрывается то самое естественное видение, живые портреты, творимые каждодневной реальностью Одессы XIX века.

«Одесса любила веселиться», — пишет Дерибас, и среди лиц, изъявивших желания устраивать «маскераты и увеселительныя вечеринки», была австрийско-подданная еврейка Рухля Давидова, устроившая «дозволенное увеселение» по случаю начала XIX века. Больше мы о ней ничего не знаем.

Ришельевская ул.

Среди образов, запечатленных в дерибасовской летописи, встречаем трогательно-экзотическую фигуру «математика Штейна». Вот он появляется в первых строках одноименного очерка — бедно одетый, неопрятный, всклокоченный с «мягкими, умными и скорбными глазами». Мы узнаем, что уроки математики он давал за грошовое вознаграждение, хотя «университетские светила, профессора-специалисты любили вступать со Штейном в разбор трудных математических задач и высших теоретических построений». Кроме математики, Штейн не знал ничего, он был мало способен к преподаванию необходимой в жизни элементарной арифметики, он чувствовал неодолимое отвращение к сдаче экзаменов по географии, русской грамматике и проч., которые дали бы ему звание домашнего учителя... Высокоодаренный самоучка предпочел остаться на высотах математики, и оставался отчаянно нищим.

Александр Дерибас занимался со Штейном, готовясь к экзамену по алгебре, и оставил нам описание незабываемых уроков: «Он... заговорил, почти скороговоркою, с резким еврейским произношением: «Сказать вам, что такое математика? Это поэзия, только совсем особенная; это поэзия бескорыстная... Поэт пишет стихи, что луна желтая. Математик себе думает: пусть луна будет красная, лишь бы моя задача вышла».

Штейн преподавал по своему особому методу, он считал, что каждый должен учиться сам, а учитель должен только отвечать на вопросы, когда у ученика возникают затруднения. «Вы знаете разницу, что такое деньги и что такое счет? — спрашивал Штейн. — Так я вам скажу: деньги это капитал того, у кого деньги есть, а счет это капитал того, у кого денег нет. Вы меня поняли?»

И еще, и еще слова бескорыстного поэта, нищего гения, в котором мы узнаем тех легендарных евреев, произведших переворот в науке XX века, но это было на эпоху позже. «Только в математике и поэзии — свобода. Вы знаете Ланжерон? Вы ходите туда купаться? Так математика и поэзия — это океан, где может плавать сколько хочет всякий, кто любит настоящую свободу».

Кто помнит, тот узнает в «математике Штейне» мудрых чудаков-учителей, которых хватило Одессе еще на век вперед.

Для А.М. Дерибаса типом одесского еврея являлся, однако, не учитель математики, не банкир, не журналист, а скорее все-таки мелкий торговец, разносчик. Оглядываясь из начала века двадцатого во времена своего детства, он характеризует «тип прежнего одесского еврея». Таким типом оказывается Янкель Цитрон — лимонщик. Имя прекрасно соответствовало роду его торговли. Автор рассказывает, как однажды на него, восьмилетнего, напала собака. Не успели дома оказать помощь искусанному собакой мальчику, как в дом явился «по важному делу» разносчик Цитрон. Что за важное дело? «Заплатите мне за мои лимоны». Оказывается, когда собака набросилась на мальчика, торговец от испуга уронил корзину в уличную канаву, и вода унесла товар. «Моему отцу, — пишет Дерибас, — так понравилось это курьезное требование, что он ему немедля за дюжину лимонов заплатил».

Однако этим забавным случаем не ограничен образ Яшки Цитрона. После курьезной истории наступает черед другой, гораздо печальнее. Дерибас вспоминает погром 1871 года. Этот фрагмент стоит того, чтобы привести его целиком.

«Та же характерная картина, что и в недавнее время (то есть в 1905 году — А. М.). Та же шайка громил, пришедшая с окраин города, предводительствуемая мальчишками. То же битье стекол, выбрасыванье мебели, распарывание перин, выкатывание бочек из кабаков... Но, если возможно употребить в данном случае это слово, в прежних погромах было больше «добродушия». Не было того озверенья, которое стало проявляться в более близком к нам времени. Лучшей иллюстрацией такого «добродушия» может служить эпизод с Янкелем Цитроном.

Погром достиг своего апогея на Новом базаре. Здесь все еврейское было разграблено, перевернуто вверх дном, уничтожено. Толпа на площади бушевала, как стихия. Крытых рынков тогда еще не было. Их заменяли рундуки и будки со всяким товаром. Все еврейские будки были перевернуты и разрушены в щепки. Гиканье погромщиков сливалось с воем и плачем тысячи ограбленных. Пролетали эскадроны казаков, они хлестали нагайками направо и налево кого попало, но это нисколько не мешало громилам делать свое зловещее дело. И вот, как раз в самом разгаре грабежа, когда все евреи, перестав защищать свой жалкий скарб, попрятались от ужаса в свои подвалы и мины (подземные ходы) винных погребов, вдруг, к общему изумлению, на площади появился знакомый мне по истории с собакою Цитрон, в своем длинном парусиновом лапсердаке с двумя корзинами лимонов на обеих руках. «Куда ты? Скорее уходи! Тебя убьют!» Но Цитрон только улыбался и, успокаивая тех, кто о нем беспокоился, словами: ша! ша! — шел дальше, предлагая всем свои лимоны. Это мужество, вызванное, не знаю чем: непреодолимым ли инстинктом торговца, презрением к страху и к толпе, или состоянием внезапного помешательства, подействовало так на громил, что они не тронули храбреца и сопровождали его шествие по площади громким смехом.

После этих двух случаев я больше Янкеля Цитрона не встречал.

Бродская синагога

Погром закончился отвратительным зрелищем порки громил всенародно на той же площади Нового базара. Поркою было заменено возбуждение уголовного преследования, но она не произвела никакого устрашающего впечатления. Все время порки стоял на площади смех, смех среди тех, кого пороли».

Печальная сцена, и дана Дерибасом вовсе не с позиции стороннего наблюдателя. Это то, что происходило в его городе с его жителями, то, что касается общей одесской человеческой судьбы. То, что, зародившись еще в «прогрессивном» XIX веке, расцвело с жестокой определенностью в XX. Этой жестокости довелось хлебнуть и Александру Михайловичу. В 1937 году был арестован его сын. И когда в дом принесли его окровавленное белье, переданное из тюрьмы, сердце старого гуманиста остановилось.

Возвращаясь в заключение к сценам и портретам «еврейской составляющей» мозаики городской жизни, воссозданной в книге А.М. Дерибаса, нужно вспомнить, что в «Старой Одессе» немало строк посвящено семье Бродских, известной как своим богатством, так и масштабной благотворительностью. Отдал писатель дань и городским легендам, описав безымянную еврейскую девушку, чей прелестный образ себе на горе воспел в стихах последний французский поэт Одессы Турнефор, и благородного ростовщика «Хрустального дворца» Мошку, который опекал бедняков и «никого не душил, не грабил, а только помогал всем, и все искренно считали его своим благодетелем». История еврейской Одессы неотделима от города в целом и, конечно, наоборот — нет Одессы без ее евреев. Так и только так это видел и признавал Александр Михайлович Дерибас — журналист, литератор, историк, библиограф, лучший из одесских летописцев.

Для печати

Обсудить в форуме