Для печати

Обсудить в форуме

№28

Мигдаль Times
О «том» времени

Илья Шенкер

В прошлом году, в рамках пятого ОФЕКа, в Одесском художественном музее состоялась выставка «В предощущеньи чуда». На выставке были представлены работы одесских художников-евреев, в том числе Дины Фруминой, Иосифа Островского, Ильи Шенкера. В этом номере журнала мы представляем вам этих трех замечательных художников.

Илья Шенкер родился в Одессе. В 1941 году, за месяц до своего 21-летия, был призван в армию. Прошел всю войну, дошел до Берлина. После войны закончил Одесский строительный институт и 8 лет работал архитектором, одновременно учась в классе живописи профессора Одесского художественного училища Т. Фраермана. Выставлялся в Москве, Киеве, других городах.

В 1974 году художник эмигрирует в Америку. Названия его картин говорят сами за себя: «Одесса. Большой обед», «Кантонисты», «Танцы на Брайтон-Бич», «Рембрандт посещает нашу семью», «Хасиды в Липовце», «Местечко горит», «Тревожная суббота в красных башмачках», «Арка Тита».

Мы отправили И. Шенкеру каталог прошлогодней выставки с репродукциями его работ и попросили написать о своей жизни в Одессе, о «том» времени.

Илья Шенкер

О том времени и людях, многие из которых ушли куда-то навсегда, вспоминаешь иногда то с грустью, то с улыбкой.

Саша Ацманчук, к примеру, любил говорить о ба-а-альшом Крижевском:

— У этого человека военно-морской мазок.

Однажды утром, когда я уже уезжал и все еще приходил в свою мастерскую на Белинского угол Большой Арнаутской, она уже была передана кому-то, я как обычно, сбегав окунуться в Отраду, увидел Сашу, одиноко сидящим на скамье над обрывом. Он меня узнал только, когда я его окликнул.

— Уезжаешь, — сказал он, повернув ко мне лицо с почти невидящими уже глазами. Он был уже непоправимо болен, после дикого избиения в милиции по совершенно ничтожному эпизоду с недожаренной отбивной в ресторане гостиницы «Красная». О смерти этого мыслящего, талантливого человека я узнал из письма, полученного вскорости в Италии.

И. Шенкер. «Моя родословная». Из домашней «стенгазеты». 60-е годы.

Но вернемся к началу. Я ведь все-таки родился. И совсем недавно. 23 августа 1920 года. Время это было паршивое. Большевики только спихнули Керенского и уселись в его кресло «всерьез и надолго». Притащили с собой тиф, голод и войну. На вашем славном маленьком каталоге выставки художников-евреев-одесситов, на второй странице обложки, изображен мой отец в бытность буржуем на собственном фаэтоне и при котелке и усах. Но это 1915-1918 годы. В 1920 году он уже служащий фабрики имени Р. Люксембург. Вся семья в тифе. Есть нечего. Отец выздоровел. Мать умерла. По преданию, меня подкармливает прабабушка Веля, воруя перловку из супа двух молодых аккерманок Рахили и Дины, кузин моей умершей матери. Рахиль потом станет на очень долго, умерла она в 94 года, нашей подлинной матерью и женой отца. Нас было пятеро с новой сестрой Бебой. Дину — бедную, очень славную нашу тетю, сожгут немцы в 1941 году.

И покатилась наша жизнь. 1928 год. Взрослые читают простыни-газеты о первой пятилетке и веселятся. Самуил Бродский, друг дома, помню, спросил меня:

— Элик, построим социализм?

Я с уверенностью идиота (мне 8 лет, хотя Сталин был и старше, а знал об этом деле вряд ли больше) сказал:

— Да.

Очень скоро они, взрослые, перестали смеяться: голод, хлебные карточки, золотуха, аресты. Хлеб за обедом делят кусочками. Я был как-то послан за хлебом, потерял карточку — пошел обратно домой, потом обратно в магазин, и радость: под прилавком нашел свою карточку!

А между тем Советская власть двигалась, и Одесса жила, и мы взрослели. Летом, несмотря на нищету той жизни, жили на даче-кооперативе фабрики Р. Люксембург, где работал отец. Это незабываемый Большой Фонтан у самого Золотого берега. Поскольку я всегда рисовал, то старался рисовать с натуры, кто-то мне подсказал это. Напротив нашей дачи стояла дача Делегмена (впоследствии санаторий летчиков). Я вспоминаю, как однажды послал ребят, мешавших мне рисовать, сесть и позировать между колонн дачи Делегмена. Это было примерно в 700-800 метрах от нас. Там они и сидели часа два. Много лет спустя эти мальчики и девочки стали бабушками и дедушками, но всегда вспоминали мне этот эпизод.

Мой первый опыт в монументальной скульптуре относится к возрасту 8-9 лет. Выпало много снега в Одессе. Прямо сугробы. Может быть, обилие снега, эти бесформенные сугробы подтолкнули меня слепить бюст Карла Маркса. Весь двор на Малой Арнаутской, 70, меня хвалил. Но тут зашел с улицы милиционер и сказал, что это «дискредитация трупа». Фраза эта потом долго гуляла в нашей семье. А бюст он приказал убрать. В подвале под нами жила Толстая, не графиня, а сумасшедшая толстуха, говорили, правда, что она дочь генерала. Так вот, она выбежала и разметала Карла Маркса.

В те времена уже было принято открывать студии для детей в пионерских домах, так что художественная жизнь в Одессе существовала. Руководили студиями молодые художники и студенты художественного училища. В 8-м классе, я помню, была студия на Старопортофранковской. Преподавал нам отличный художник Толя Девари, одесский грек, казавшийся нам очень солидным в свои 23 года. К сожалению, очень скоро товарищ Сталин стал высылать греков то в Сибирь, то в Грецию. Девари повезло. Их семью выслали в Грецию, так как они были поданными Греции.

В студии было много талантливых одесских ребят. Вспоминаю двух товарищей: итальянец Энглянди и очень одаренный мальчик-еврей, сын сапожника с Пушкинской улицы Арона Генендлиса. Эти мальчики рисовали совершенно в стиле Серова. При этом были очень музыкальны и подрабатывали в Оперном театре в качестве статистов.

Судьба их сложилась по-разному. Энглянди уехал в Москву, поменяв фамилию на Гландин, тогда это было несложно, закончил Академию. Уже после войны он стал чудесным художником-пейзажистом. Арон был убит немцами со всей семьей его многодетного отца. Последний раз я видел его, когда уходил в июле 1941 года в армию.

Были в Одессе студии выходного дня при Одесском художественном училище, где преподавал знаменитый Шовкуненко, один из молодых современников Костанди, Дворникова, Головкова...

В 1938 году, поскольку мой отец считал, что все художники «капцаны», я поступил на архитектурный факультет Одесского строительного института. Это было связано с рисованием, но, по мнению моего простодушного отца, не по-капцански.

Успел я закончить три курса. Началась война...

Для печати

Обсудить в форуме