Для печати

Обсудить в форуме

№36-37

Мигдаль Times №36-37
Джаз в стиле идиш. Соло для еврея с оркестром

Марина Меламед

Мне приснилась музыка: я шел во тьме, и песок сыпался из моих карманов...

Вдруг я услышал мотив. Он был такой теплый, такой родной, что я бросился сломя голову ему навстречу! Вот он уже близко, и музыка заливает небо и землю...

Рис. автора

...Я проснулся — а музыка продолжалась. Звук шел из папиной комнаты, я осторожно подкрался и заглянул. Папа стоял у рояля и пел. И как! Будто ему подпевали зв?зды! Джаз тополиного пуха и сладкого субботнего вина...

Но вот — увидел меня, смутился и закрыл крышку рояля. Быстро собрался и ушел на работу.

Весь день этот мотив не давал мне покоя, и вечером я не выдержал, пошел к отцу на работу — он играет в оркестре — послушать музыку. И спросить — что это была за песня.

Оркестр шел по улице и играл Шопена.

Похороны с оркестром — это что-то особенное, сказал отец. Каждый покойник требует подходящего сопровождения, можно играть всю жизнь... Так в Германии это делают под Бетховена, а в России — Шопен, только Шопен. Может быть, где-то в Америке (говорят, есть такая страна — Америка), может быть, там играют джаз? У каждого свой мотив жизни, и он вед?т судьбу за собой.

Ты не узнал мотив? Это местечко. Там живут маленькие люди, бедные евреи на подножном корму. Трудно сказать, чем они кормятся, но этой жизнью они сыты по горло. А потому — смеются! И чего они смеются?! Если их спросить — они ответят. Они скажут: «Тебе плохо, да? Тебе очень плохо. Так вот, когда плохо, нужно найти сухой мерзлый конский гимник и долго-долго его жевать. Пока не станет хорошо...»

Короче говоря, умные там поголовно все. Просто невозможно выйти на улицу, чтобы не напороться на мудреца. Или в лавку зайти... Обязательно какой умник стоит, сидит или прохаживается. Бежишь домой, закрываешь дверь, окна, запираешься, — кого ты видишь в зеркале?.. А вы — кого?..

Каждый из нас твердо знает, кто здесь самый умный! Ну почему?.. Почему мы с вами такие умные?..

...Говорят, четыреста лет назад назначил Г-сподь одного ангела-порученца для серьезного дела. Дал ему два мешка, один — с умными душами, другой — с глупыми, чтобы засеял он землю умниками и дураками (именно этого нам тогда не хватало!).

И вот летит ангел, рассыпает души горстями. Горсть — над Францией (и изобретут там авангард, и начнут жарить лягушек на медленном огне), горсть — над Америкой (а там откроют демократию и доктора Спока), над Норвегией, над Японией, над Курилами, над пингвинами!

И вдруг он видит Польшу. А в Польше — гору, красоты необычайной. Он летит и не может оторвать глаз от этой горы!

...Конечно, он споткнулся и, конечно, выронил мешок. Рассыпал все умные души. Которые росли, и выросли, и построили чудный город Хэлом. Это Хэлом сидит у нас в крови и, не переставая, поет. Что-то такое на идиш...

Говорят, как-то в Хэломе исчез ребе. Его не видели с утра.

Что творилось в Хэломе! Ребе нет дома, ребе нет на улице, ребе нет в суде, ребе нет нигде!.. Люди его ищут и все время разговаривают, потому что, если молчать, — то из души не будет выдыхаться воздух...

— Вы не видели ребе?..

— А вы не видели ребе?..

— Кто-нибудь здесь видел ребе?! Вот так всегда — как мне его нужно, так он пропал!

— Говорят, он пошел в лес...

— Ой, ну что ему делать в лесу! Он любит сидеть дома, читать...

— А что обозначает это слово — «цурес»? Вот я думаю, что это все от древних греков...

— Ну при чем здесь греки?! Ты слышал — ребе пошел в лес, в самую чащу. И заблудился!

Пошли искать его в лес.

— Я не понимаю, что можно делать в лесу на таком холоде!

— Как что? Думать! Ты понимаешь, человек любит думать на свежем воздухе.

— Какой-то странный запах у этого свежего воздуха...

Пошли на запах и нашли сугроб, из которого валил дым.

— Странный запах. Как будто большой и старый медведь сидит и курит «Приму»...

Вдруг из сугроба раздался человеческий голос:

— Случилось великое чудо! В сугробе стоит самовар — и кипит!

Из сугроба выглядывали какие-то ноги...

— Мне сдается, что это носки ребе! Тот самый цвет...

— Надо его вытащить, это очень вредно — сидеть на морозе. Давай, три-четыре...

— Как он изменился!..

— Минуточку. А где его голова?

— Какая голова? Я с ним знаком уже двадцать лет — никогда у него не было головы!

— Ну конечно! А чем же он ест?..

Пошли спросить у ребиной жены, она оказалась дома:

— Янкеле, Мойше, Сема, Ицик! Быстро домой!

— Минуточку...

— Эля, Абрам, Шлема! Обед стынет!

— Извините... Скажите, уважаемая, у вашего мужа есть голова или — нет?

— Вус?!

— Он пошел в лес, и от него остались одни ноги...

— Послушайте, морочьте голову своей жене, или собаке, или корове...

— Так на этих ногах были носки от ребе! Зел?ного цвета!

— Так я что, вдова?.. Ой, ребойно шелойлам! Ой, что же мне теперь делать!

— Ну, не надо так убиваться, может, это был еще не он...

— А кто же тогда?..

— Говорите! Была у вашего мужа голова, или нет? Скажем, за завтраком...

— Аз ох ун вэй... Его рыжая бородка качалась над супом...

— А голова?..

— Послушайте, за моим столом сидят девять ртов. По-моему, они все здесь.

— Значит, так — быстро считаем всех до девяти. Один, два, три... девять...

— ...Хорошо, допустим, что ребе здесь, допустим. Но кто же тогда был в лесу?!

...В лесу одни деревья — желтые, красные... Это парк, мы с папой идем домой, мы все время идем домой. Папа говорит, потому что если молчать... Этот мотивчик, Хэлом, запах весны посреди сугроба бродит у нас в крови!

В начале двадцатого века на Украине, в городе Одесса, все гои понимали идиш... Ты понимаешь идиш?.. Вот и я — нет. Мой папа хотел, чтобы я говорил красиво — по-русски...

Пришел еврейский мальчик, который хорошо знал идиш, и весь город изменился в лице. Как его звали, мальчика?.. Беня, Беня... Беня Крик!

Ему было двадцать пять лет, солнце и море качали его на своих руках. Пора было встать и разобраться с этой жизнью.

Беня пошел к господину Эфраиму, главе городского комитета взломщиков.

— Я — не Пизанская башня, — сказал Беня, — но я мог бы ее поддержать...

И было собрание. И сказал Эфраим:

— Один фрайер хочет поступить до нас в контору.

— А люди его знают?..

— Люди знают, что его зовут Беня.

— А что у него есть под шляпой, у этого Бени?..

— Рот, нос и пара глаз.

— А об чем этот рот говорит?..

— О том, что не надо разбрасывать слова по воздуху, — сказал Беня.

— Хорошо. Возьмешь шесть тысяч у Тартаковского, и можешь заходить у помещение.

Вся Одесса знала этот шкаф с деньгами и наглостью по фамилии Тартаковский, но Беня не смутился. На другой день по Молдаванке шли похороны с оркестром. Шли и пришли.

Тартаковский вышел на шум.

— Кого хоронят?

— Оно вам надо? Господина Рувима Тартаковского.

— Меня?!.. Очень убедительно, спасибо. Ну, покажите...

Тартаковский попытался открыть гроб, и совершенно случайно именно сейчас начался погром. Улица задрожала от битых стекол и крика.

Тартаковский упал в обморок, и Беня осторожно положил его в гроб (куда же еще?..) Затем поднял руку и начал петь. Почему именно петь? Он знал, за какие струны держаться, этот Беня.

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю...

Голосом его Б-г не обидел, а песню знали все. Внезапно стало тихо. Это пели и на свадьбах, и на похоронах, и всегда очень плакали...

...Чому я не сокiл, чому ж не лiтаю...

Постепенно погромщики стали присоединяться к Бене и петь с ним хором, роняя тусклую слезу в драные бороды.

Чому ж менi, Б-же, ти крила-а-а не да-а-ав...

В эту минуту Тартаковский очнулся.

— Где я?

— Вей из мир! — завопили погромщики. — Покойник встал из гроба!!

И — бегом с этого проклятого места, где мертвые возвращаются к жизни!.. У Бени оставалось еще одно дело.

— Господин Тартаковский! Похороны с оркестром стоят шесть тысяч рублей, можно долларами за те же деньги.

— Да, но без покойника?

— Да, но что это меняет... И поспешите: вечная жизнь будет стоить дороже.

Он заплатил! И Беня, конечно, король. Но! Почему сегодня стало так трудно понимать идиш?..

Однажды Хэлом вернулся — в Бессарабии, в сороковые годы. Местечко, еврейская семья: мама, папа, семеро сыновей. Одним из них был мой отец. Эти дети уже не умели читать Тору. Они говорили с Б-гом на своем языке — играли джаз.

Мойше — саксофон, Эля — контрабас, Янкеле — банджо (когда играл, всегда думал о чем-то другом, может быть, именно это называют — джаз?..), Сема — труба, Ицик — ударные, Шлема — аккордеон, почти рояль (такой элегантный, как лорд Байрон на лошади!), и мой отец Абрам — гитара. Он даже знал ноты, и называли его подходяще — Маэстро...

— Ицик, ты можешь посчитать до четырех?! Нет?! Так возьми три, и прибавь еще один: раз, два, три... девять...

И можно играть всю жизнь, всю жизнь! Но!

В сороковом пришли Советы. Стало нельзя играть джаз. Забрали маму в Сибирь — она завернула селедку в газету со статьей Сталина, она не умела читать по-русски. Ее забрали, чтоб научить (Сибирь большая, там много учителей русского...).

Стало нельзя говорить на идиш, потому что нет такого народа — еврейский, нет! Видел его кто-нибудь?.. Еврейский наро-од!.. Ау-у!.. Еще немного — и нашли, в сорок первом, немцы. А гуте шабэс...

Нашли еврейский народ и стали о нем заботиться. Даже у нас в местечке взяли целый дом и отдали его евреям, чтоб им было хорошо, чтобы были уже, наконец, вместе. И каждый день брали из гетто людей и посылали их прямо в небо. Дорога к Г-споду сократилась...

Тогда рабену Давид, был там один такой, — так он сказал:

— Может быть, хватит?.. Может, нам устроить восстание?..

Евреи подумали и решили: «Может».

Выкрали оружие у немцев (воровать винтовки, сидя в гетто, — уже неплохо, и они это сделали!). Чего не хватало, — починили своими руками, в свободное время...

И настал день, когда рабену Давид сказал «Шма, Исраэль». Все взяли в руки оружие, и тут братья-музыканты достали из тайника свои инструменты. Подстроили банджо и сказали, что мы будем играть джаз, а то мы давно не играли... Мы устроим такое форте, что не будет слышно стрельбы!..

— Дети, — сказал ребе, — вы сумасшедшие!

Тогда вступил Ицик:

— Не волнуйтесь, ребе! Мы еще ни разу не завалили концерт. Максимум — выкрутимся!

Шлема добавил:

— Я не понимаю, чего мы ждем. У меня мало времени, я еще собираюсь в Филадельфию. Вечером...

И сказал ребе:

— Авраам! Зай а менш! Возьми ружье! В вас же будут стрелять!!

Отец взял винтовку. Скомандовал:

— Раз, два, три, четыре... Маэстро, туш!..

Открыли огонь, и сразу ударил джаз... Немцы не поняли, что творится — музыка, шум, крики, а они падают!

— Мойше, ты видишь?!.. Эти люди не умеют слушать легкий джаз! Смотри, они уходят из зала!.. Мойше!..

Выломали дверь барака, побежали к воротам, а ансамбль полез на крышу со своей трубой и саксофоном... Им кричат — ненормальные, слезайте, убьют! А они — ничего, у нас Абрам с ружьем! Пускай, говорят, публика услышит хороший звук!..

Местечко такое маленькое, что музыку таки слышно везде. И видно... И непонятно, куда раньше стрелять — по воротам или на крышу. К тому же за крышей рядом забор... И напоследок, уже двигаясь к забору, братья заиграли псалом Давида. Немцам показалось, что музыка обрушилась на них с неба...

...Восставшие победили. В середине войны. В глубоком тылу. Что значит победили, — они сбежали из гетто в ближайший лес... И счастье, что погибло совсем немного народу. Если точно — шестеро.

Отец остался жив, он успел выбраться. Они уже все готовились прыгать, но остальные не долетели — саксофон, труба, контрабас, банджо, барабан и аккордеон.

Больше отец не играл джаз. Лишь временами, когда приходили настроить рояль, он садился потрогать клавиши.

И он слышал, слышал — вот вступают ударные и саксофон, остальные и, как всегда, выясняют отношения:

— Мойше! Это ля минор или где?!

— Ой, можно подумать...

— Вас там что, не кормят?..

— Или! Такой цимес — ангелы не выдерживают...

Источник: «Иерусалимский журнал», №6

Рейтинг:

+5

Отправить ссылку друзьям

Для печати

Обсудить в форуме